Неточные совпадения
В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив
моря,
облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости.
За время, которое он провел в суде, погода изменилась: с
моря влетал сырой ветер, предвестник осени, гнал над крышами домов грязноватые
облака, как бы стараясь затискать их в коридор Литейного проспекта, ветер толкал людей в груди, в лица, в спины, но люди, не обращая внимания на его хлопоты, быстро шли встречу друг другу, исчезали в дворах и воротах домов.
Стало быть, и она видела в этой зелени, в течении реки, в синем небе то же, что Васюков видит, когда играет на скрипке… Какие-то горы,
моря,
облака… «И я вижу их!..»
Море бурно и желто,
облака серые, непроницаемые; дождь и снег шли попеременно — вот что провожало нас из отечества.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором
облаков, и синего
моря. Но ничего похожего на это не было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Передвинешься на средину рейда —
море спрячется, зато вдруг раздвинется весь залив налево, с островами Кагена, Катакасима, Каменосима, и видишь мыс en face [спереди — фр.], а берег направо покажет свои обработанные террасы, как исполинскую зеленую лестницу, идущую по всей горе, от волн до
облаков.
Волшебными подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые
облака — и вот вдруг все это
море, этот лучезарный воздух, эти ветки и листья, облитые солнцем, — все заструится, задрожит беглым блеском, и поднимется свежее, трепещущее лепетанье, похожее на бесконечный мелкий плеск внезапно набежавшей зыби.
На другой день сразу было 3 грозы. Я заметил, что по мере приближения к
морю грозы затихали. Над водой вспышки молнии происходили только в верхних слоях атмосферы, между
облаками. Как и надо было ожидать, последний ливень перешел в мелкий дождь, который продолжался всю ночь и следующие 2 суток без перерыва.
Сумерки спустились на землю раньше, чем мы успели дойти до перевала. День только что кончился. С востока откуда-то издалека, из-за
моря, точно синий туман, надвигалась ночь. Яркие зарницы поминутно вспыхивали на небе и освещали кучевые
облака, столпившиеся на горизонте. В стороне шумел горный ручей, в траве неумолкаемым гомоном трещали кузнечики.
Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на
море, смотрели на небо и по движению
облаков старались угадать погоду.
Под влиянием Таисьи в Нюрочкиной голове крепко сложилась своеобразная космогония: земля основана на трех китах, питающихся райским благоуханием; тело человека сотворено из семи частей: от камня — кости, от Черного
моря — кровь, от солнца — очи, от
облака — мысли, от ветра — дыхание, теплота — от духа...
Большое пламя стояло, казалось, над водой на далеком мыске Александровской батареи и освещало низ
облака дыма, стоявшего над ним, и те же, как и вчера, спокойные, дерзкие огни блестели в
море на далеком неприятельском флоте.
Над горизонтом
моря, по которому дымилась полоса черного дыма какого-то парохода, ползли длинные белые
облака, обещая ветер.
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору, и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей,
море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые, лиловатые
облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного
моря.
Севастополь, всё тот же, с своею недостроенной церковью, колонной, набережной, зеленеющим на горе бульваром и изящным строением библиотеки, с своими маленькими лазуревыми бухточками, наполненными мачтами, живописными арками водопроводов и с
облаками синего порохового дыма, освещаемыми иногда багровым пламенем выстрелов; всё тот же красивый, праздничный, гордый Севастополь, окруженный с одной стороны желтыми дымящимися горами, с другой — ярко-синим, играющим на солнце
морем, виднелся на той стороне бухты.
Там в
облаках перед народом
Через леса, через
моряКолдун несет богатыря...
Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти
облака и эти волны, — и таких же глубоких и непонятных, как это
море. Мысли эти рождались и падали в его голове, и он не мог бы, да и не старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое…
«Вот, — думал Матвей, — полетит это
облако над землей, над
морем, пронесется над Лозищами, заглянет в светлую воду Лозовой речки, увидит лозищанские дома, и поле, и людей, которые едут в поле и с поля, как бог велел, в пароконных телегах и с драбинами.
Небо,
облака, да
море, да вольный ветер, а впереди, за гранью этого
моря, — что бог даст…
Вот и
облако расступилось, вот и Америка, а сестры нет, и той Америки нет, о которой думалось так много над тихою Лозовою речкой и на
море, пока корабль плыл, колыхаясь на волнах, и океан пел свою смутную песню, и
облака неслись по ветру в высоком небе то из Америки в Европу, то из Европы в Америку…
— И вот, вижу я —
море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под
облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане — трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
Море огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых
облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над
морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Помнится еще картинка:
облака, а по ним на паре рысаков в развевающихся одеждах мчится, стоя на колеснице, Илья-пророк… Далее берег
моря, наполовину из воды высунулся кит, а из его пасти весело вылезает пророк Иона.
В самом деле, вьюга усилилась до такой степени, что в двух шагах невозможно было различать предметов. Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, походила на бурное
море; холод ежеминутно увеличивался, а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые
облака пушистого снега крутились в воздухе и не только ослепляли путешественников, но даже мешали им дышать свободно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли версты две, не отыскав дороги.
Разорванные в нескольких местах порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному
морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других
облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
Чем тебе не любо на просторе
Высоко под
облаком летать,
Корабли лелеять в синем
море,
За кормою волны колыхать?
На синей скатерти
моря, в молочном тумане дали, скользит бесшумно, точно тень
облака, белый пароход.
Над Монте-Соляро [Монте-Соляро — высшая горная точка острова Капри, 585 м. над уровнем
моря.] раскинулось великолепное созвездие Ориона, вершина горы пышно увенчана белым
облаком, а обрыв ее, отвесный, как стена, изрезанный трещинами, — точно чье-то темное, древнее лицо, измученное великими думами о мире и людях.
Облака на горизонте опустились в
море, вода его стала еще спокойнее и синей.
За спиной старика стоит, опираясь локтем о камень, черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке на голове, в белой фуфайке на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени. Он щиплет пальцами правой руки усы и задумчиво смотрит в даль
моря, где качаются черные полоски рыбацких лодок, а далеко за ними чуть виден белый парус, неподвижно тающий в зное, точно
облако.
Сизые камни смотрят из виноградников, в густых
облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к
морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая в холодной высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых
облаков;
облака чуть окрашены в розоватые краски и тихо сгорают в огне первого луча, а на спокойном лоне
моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.
Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит
море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или
облака.
Обменявшись рассказами о наших злоключениях, мы завалились спать. Корсиков в уборной устроил постель из пачек ролей и закрылся кацавейкой, а я завернулся в
облака и
море, сунул под голову крышку гроба из «Лукреции Борджиа» и уснул сном счастливого человека, достигшего своей цели.
В тот день, когда я увидел этого ребенка, в Петербурге ждали наводнения; с
моря сердито свистал порывистый ветер и носил по улицам целые
облака холодных брызг, которыми раздобывался он где-то за углом каждого дома, но где именно он собирал их — над крышей или за цоколем — это оставалось его секретом, потому что с черного неба не падало ни одной капли дождя.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять чудеса на земле, может покрыть всю землю в одну ночь прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи
облаков и утонул среди них, как ребенок в
море, а дождь превратился в ливень.
Вдруг она вырвалась из их толпы, и
море — бесконечное, могучее — развернулось перед ними, уходя в синюю даль, где из вод его вздымались в небо горы
облаков — лилово-сизых, с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени.
Солнце село.
Облака над
морем потемнели,
море тоже стало темным, повеяло прохладой. Кое-где уж вспыхивали звезды, гул работы в бухте прекратился, лишь порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда на нас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный звук шороха волн о берег.
Я стал рассказывать ему.
Море вдали уже покрылось багрецом и золотом, навстречу солнцу поднимались розовато-дымчатые
облака мягких очертаний. Казалось, что со дна
моря встают горы с белыми вершинами, пышно убранными снегом, розовыми от лучей заката.
Облака рассеялись, на темно-синем небе ярко засверкали звезды, на бархатной поверхности
моря тоже мелькали огоньки рыбачьих лодок и отраженных звезд.
Куда глянем — всюду наша степь:
На горах — леса, сады, дома,
На дне
моря — груды золота,
Облака идут — наряд несут.
Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный ввиду этой сказочной обстановки —
моря, гор,
облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве.
Ночь приближалась. Тени ложились на
море от
облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.
В нежном блеске утренней зари даль
моря спокойно дремала, отражая перламутровые
облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.
Вечно плывут и плывут
облака,
Белые башни роняют в
моря.
Вот, господь сидит на
облаке своем и грядет на Египет! И потрясутся от лица его все идолы египетские, и сердце Египта растает в нем! И истощатся воды в
море, и оскудеют реки, и водостоки египетские оскудеют и высохнут! Камыш и тростник завянут, и поля по берегам реки не принесут плодов, и все развеется и все исчезнет!
По синему
морю клубится туман,
Всю даль
облака застилают,
Из разных слетаются вороны стран,
Друг друга, кружась, вопрошают...
Солнце только что выплыло из-за горизонта, переливавшего золотисто-пурпурными цветами, и, ослепительное, медленно поднималось по голубому небосклону, то прячась в белоснежных перистых, быстро несущихся
облаках, то снова показываясь из-за них и заливая блеском полосу
моря, на котором сверкали зайчики. Ветер заметно стихал, и скоро на обоих спутниках-корветах, почти одновременно, поставили топселя и лиселя с одной стороны.
Море черно. Черно и кругом на горизонте. Черно и на небе, покрытом
облаками. А корвет, покачиваясь и поклевывая носом, бежит себе, рассекая эту непроглядную тьму, подгоняемый ровным свежим ветром, узлов по восьми. На корвете тишина. Только слышатся свист и подвывание ветра в снастях да тихий гул
моря и всплески его о борта корвета.
Я думал, что на другой день мы рано поедем дальше. Однако Игнатий советовал обождать восхода солнца. Приметы были какие-то неопределенные: одни
облака шли на восток, другие — им навстречу, иные казались неподвижными; по
морю кое-где кружились вихри.